Стивен Кинг - Иерусалим обреченный [= Жребий; Салимов удел; Судьба Салема; Судьба Иерусалима / Salems Lot]
Он подошел к окну. «Ну, вот, — подумал он, — воскресенье, и я опять напился».
«Благослови меня, Отец, ибо я согрешил».
Длинными одинокими вечерами отец Кэллахен работал над своими «Записками» — он собирался написать книгу о католической церкви в Новой Англии, но время от времени подозревал, что она не будет написана никогда. Фактически его «Записки» и его пьянство начались одновременно (в начале было скотч-виски, и отец Кэллахен сказал: «Да будут Записки»).
«Я пьяница и негодный священник, Отец».
С закрытыми глазами он мог видеть темноту исповедальни, чуять запах ветхого бархата скамьи для коленопреклонений, слышать чей-то шепот, раскрывающий секреты человеческого сердца.
«Благослови меня, Отец…»
(«Я разбил фургон брата моего… я ударил жену… я подглядывал в окно миссис Сойер, когда она раздевалась… я лгал… я сквернословил… я имел развратные мысли… я… я… я…»)
«…ибо я согрешил».
Он открыл глаза. Город спал. Должно быть, скоро полночь.
Он думал о девчонке Бови… нет, кажется, теперь Макдуглас; она сказала, что била своего младенца, и когда он спросил, как часто, то буквально увидел, как в голове ее закрутились колеса, отсчитывая пять раз по дюжине или, может быть, сто раз по дюжине. Он крестил ребенка. Крохотное голосистое создание. Интересно, она догадалась, как хотелось отцу Кэллахену во время ее исповеди просунуть обе руки через маленькое окошечко и схватить ее за горло? Твоя епитимья — шесть крепких подзатыльников и хороший пинок под зад. Удались и не греши более.
— Тоска, — сказал он вслух.
Нет, больше чем тоска. Не одна тоска толкнула его в этот постоянно ширящийся клуб священнослужителей бутылки. Толкнула безостановочная машина церкви, несущая мелкие грешки беспрерывной чередой на небеса. Толкнуло ритуальное признание зла церковью, присутствие зла в исповедальне — такое же явственное, как запах бархата. Тупое, бессмысленное зло, чуждое просветлений и милосердия. Кулак, врезающийся в лицо ребенка, карманный нож, врезающийся в шину чужого автомобиля, опасная бритва, врезающаяся в адамово яблоко… Джентльмены, лучшие тюрьмы исправят это! Лучшие поли-цейские. Лучшие агентства социальных услуг. Контроль рождаемости. Техника стерилизации. Аборты. Сограждане, если этот закон пройдет, я гарантирую вам, что больше никогда…
Дерьмо!
Он жаждал Дела. Он хотел стать во главе отряда в армии… кого? Бога, правды, доброты. Все это разные имена одного и того же. Он жаждал битвы против ЗЛА. Сойтись лицом к лицу со ЗЛОМ, как Мохаммед Али с Джо Фрэйзером, без уродливого вмешательства политиков. Он жаждал этого с четырнадцати лет, когда, воспламененный историей святого Стефана, первого христианского мученика, решил стать священником. Небеса привлекали его борьбой — и, может быть, гибелью — на службе Господу.
Но битвы не было. Были бессмысленные свалки. ЗЛО имело не одно лицо, а множество, и приходилось предполагать, что в мире вообще нет ЗЛА, а есть только зло. Были минуты, когда он подозревал, что Гитлер был всего лишь надоедливый бюрократ, а сам Сатана — только умственно отсталый тип с рудиментарным чувством юмора (из тех, кто бросает чайкам раскаленные угольки, засунутые в кусочки хлеба, и находит это остроумным).
Это больше чем тоска. Это ужасно своими последствиями для жизни земной и, быть может, небесной. Как знать, что там, на небесах?..
Он взглянул на часы. Шесть минут после полуночи. Пятновыводительное снадобье должно уже сработать. Сейчас он пропылесосит ковер, и миссис Керлс не будет смотреть с жалостью, и жизнь пойдет своим чередом.
Аминь.
7. Мэтт (1)
В четверг после третьего урока Мэтт застал Бена Мерса ожидающим в конторе.
— Привет, — сказал Мэтт. — Вы рано.
Бен встал и пожал ему руку:
— Это у меня семейное. Детишки меня не съедят, как вы полагаете?
— Положительно, — загадочно отозвался Мэтт. — Пошли.
Он удивился, увидав Бена прилично одетым. Мэтту случалось водить к себе в класс литераторов, и обычно они щеголяли только что не в лохмотьях, говоря всем своим видом: «Я побью систему ее же оружием». На этом фоне уважение Мэтта к Бену сильно выросло. За тридцать с чем-то лет учительствования он убедился, что «побить систему» не удавалось еще никому, и только сосунки иногда воображали, что берут верх.
— Хорошее здание, — Бен огляделся кругом. — Чертовски отличается от той школы, где я учился. Там окна выглядели как бойницы.
— Первая ошибка, — сказал Мэтт. — Это не здание. Это «корпус». Доски — это «визуальное пособие». А детишки — «общий подростковый студенческий контингент».
— То-то им удивительно, — ухмыльнулся Бен.
— Правда? А вы ходили в колледж, Бен?
— Пытался. Общее искусство. Но, кажется, там все играли в «кто захватит знамя». В общем, я сбежал оттуда. До того как разошлась «Дочь Конуэя», я сочинял рекламу кока-колы.
— Расскажите это детям. Им будет интересно.
— Вам нравится быть учителем?
— Конечно. Хорошенькие были бы эти сорок лет, если бы не нравилось.
Прозвенел второй звонок, эхом отдаваясь в уже пустых коридорах.
— Как тут с наркотиками? — спросил Бен.
— Все виды. Как и в каждой школе Америки. Только в нашей, наверно, еще больше.
— Неужели и марихуана?
— Я сам пробовал. Эффект приятный, но повышает кислотность желудка.
— Вы — пробовали?
— Тс-с-с! Большой Брат слышит нас повсюду. Кроме того, вот мой класс.
— Ой-ой-ой.
— Не нервничайте, — посоветовал Мэтт и пропустил его в комнату. — Добрый день, люди, — обратился он к дюжине студентов, внимательно разглядывающих Бена. — Это — мистер Бенджамен Мерс.
* * *Сначала Бен решил, что ошибся домом.
Когда Мэтт Берк приглашал его к ужину, он ясно объяснил, что речь идет о маленьком сером домике, следующем за красным, но этот рок-н-ролл, льющийся из окна бурным потоком…
Он постучал, не получил ответа и постучал сильней. На этот раз музыка утихла, и голос Мэтта:
— Открыто! Заходите!
Он зашел, с любопытством оглядываясь. Раннеамериканская меблировка. Невероятно древний телевизор. Мэтт вышел из кухни, снимая красно-белый передник. Вслед за ним явился запах макарон под соусом.
— Прошу извинить за шум, — сказал Мэтт. — Я немного глух.
— Хорошая музыка.
— Я любитель рока со времени Бадди Холли. Вы голодны?
— Ага. Спасибо, что пригласили. С тех пор как я приехал в Салем Лот, я съел, наверное, столько, сколько за предыдущие лет пять.
— У нас гостеприимный город. Не возражаете, если мы поедим на кухне? Два месяца назад один антиквар предложил мне двести долларов за обеденный стол, и я с тех пор не удосужился раздобыть новый.
